Только на этот раз губы были искусаны, под глазами – темные круги, а волосы взлохмачены не "ради стиля", а оттого, что он всю ночь провертелся без сна.Автор: AlyonaSL
Фандом: CSI:LV
Цикл: Архив № 1 - первые опыты, Архив № 2 - неформат
Написан: сентябрь 2006 г.
Рейтинг: PG-13
Пейринг: грандерс
Жанр:романс и флафф с юмором
Авторские примечания: О, я помню... автора колбасило. Жестоко. Пейринг начал его переть с неимоверной силой, эмоции просто рвали в клочья, голову подключать просто некогда: а тут еще песни разные по радио передают, прямо в точку! И фики англоязычные на промте читаются, так и хочется сюжетный ход спереть  Вот, с телефоном: у любимого автора сперто, каюсь 
Утро, квартира Грэга Сандерса, ванная
Я буду всегда с тобой,
Буду твоей мечтой,
Буду твоею явью...
Ты будешь всегда со мной, -
Я не могу понять,
Как это всё сказать смею я.
Нет. Это невозможно. Этого не может быть.
Грэг разглядывал себя в зеркало и видел в общем-то привычную картину: глаза, губы, прическа во все стороны… Только на этот раз губы были искусаны, под глазами – темные круги, а волосы взлохмачены не "ради стиля", а оттого, что он всю ночь провертелся без сна.
Ему двадцать пять лет, он имеет степень бакалавра по химии, и семь месяцев назад он получил отличную работу – ДНК-техник в лаборатории CSI департамента полиции Лас-Вегаса. Работа у него идет успешно, кроме того, там сразу нашлись друзья, а его босс вовсе не такой строгий, каким он показался Грэгу вначале. Его босс умный, справедливый, опытный; казалось бы, чего еще желать?
Оказалось, есть чего.
Последние десять дней Грэг Сандерс не мог понять, что за странные вещи с ним творятся. И сегодня к утру до него наконец дошло.
Он влюбился.
Причем в мужчину.
Причем в сотрудника.
Причем в того, который старше его практически на 20 лет.
В собственного босса.
"Поздравляю вас, Грэгори Ходжем Сандерс, вы сошли с ума".
Грэг представил на секундочку, как он подойдет к Гриссому с этой… ммм…информацией, как тот посмотрит на него поверх его знаменитых очков убийственным ироническим взглядом… и все. Он, Грэг, умрет тут же на месте, от стыда и бессилия.
И разве смеет он мечтать о том, что знаменитый криминалист Гилберт Гриссом заинтересуется им хоть как-то сверх его работы? Ведь так подумать – он для Гриссома мальчишка. Со своими дурацкими прическами, яркими рубашками, громкой непонятной музыкой… Ему до Гриссома еще расти и расти, чтобы тот соизволил хотя бы словом обмолвиться с ним вне рабочего времени.
И как объяснить хотя бы самому себе (не то что Гриссому), что с ним сейчас происходит? Почему он раньше, вот совсем недавно, шел в лабораторию как на праздник (тем паче что в незнакомом городе пока что и делать-то было особо нечего, несмотря на бурную ночную жизнь везде – что называется, не обвыкся еще), а теперь идет туда как на каторгу? Раньше работа спорилась и горела в руках, а теперь того и гляди – как не вздрогнуть резко от звука знакомого голоса за спиной и случайно не выронить, не дай бог, пробирку из рук? Раньше встречи с коллегами радовали, а сейчас – сжимаешься от страха, как бы кто из окружающих (благо все специалисты-наблюдатели) не заметил, КАК он смотрит на Гриссома? Как он рвется выполнить его задания? И как, в конце концов, начинают у него гореть щеки и уши, когда Гриссом подходит чуть ближе, чем обычно, чтобы глянуть с ним вместе в проклятый микроскоп!..
Вчера во время перерыва в комнате отдыха… вроде бы ничего особенного – обычная чашка кофе, которую протягиваешь своему боссу. Но когда в это время рука босса – большая, сильная и горячая - касается твоей руки … Боже, каких трудов стоило не уронить эту проклятую чашку! Каких трудов стоило не наплевать на все приличия и не броситься Гриссому на шею! Он тогда ведь даже спасибо не сказал, только кивнул молча… Ну разумеется – разве он, небожитель CSI, снизойдет до благодарности простому лабораторному технику? Или он случайно увидел в глазах младшего сотрудника что-то лишнее, что-то не относящееся к работе, и рассердился?
Черт знает что.
Но как бы то ни было, пора собираться и ехать на работу… На работу, черт ее подери. И там, на работе, хоть об стол колотись головой. Надо купить себе кляп и заткнуть рот, чтобы случайно не наговорить лишнего. А то ребята и так смеются. "Ты, Грэг, удивительный человек - болтаешь и болтаешь, по сто слов в минуту – вот интересно, как ты умудряешься выпалить столько информации подряд, не переводя дыхания?" А как быть, если болтаешь о чем угодно, о любой ерунде, только бы с губ случайно не сорвалось "Гил, я люблю тебя?" Приходится откалывать разные дурацкие номера – вон недавно перчатку резиновую на голову надел и бегал по лаборатории: во-первых, чтобы изнутри не разорвало от эмоций, а во-вторых… А во-вторых, вдруг босс заметит мое присутствие, и вызовет к себе в кабинет… чтобы хоть отругать!
Да уж, Грэг Сандерс, ты ведешь себя как ребенок, который разбивает чашку, чтобы родители обратили на него внимание.
Хорошее сравнение: Гриссом тебе как раз в отцы годится. В молодые достаточно отцы, но все-таки…
Нет, лучше не надо, чтобы вызывали в кабинет… даже ругать… потому что я не вынесу этой ситуации, когда мы одни. Я накинусь на него и поцелую, ей-богу! И пусть потом меня увольняют, увозят в психушку, выкидывают из города… Мне все равно. Я больше не могу смотреть ему в лицо, видеть этот изучающий синий взгляд, легкую полуулыбку на губах (черт, опять лезет в голову много лишнего…) – и ничего не делать. В то время как его глаза прожигают меня насквозь, его губы словно притягивают, а его руки… я больше не могу представлять прямо на работе, как эти руки обнимают меня…
Но нет. Этого не может быть, нельзя, невозможно. Нужно прекратить эти глупые фантазии. Потому что это только глупые фантазии, и больше ничего.
Так что приди в себя, - сказал Грэг своему отражению, - и топай на работу. Пока другого выхода все равно нет.
То же самое утро, дом Гилберта Гриссома, прихожая
Ты мне нравишься, и это мне не нравится -
А под руками клавиши поют мотив любви.
Ты мне нравишься, и это мне не нравится -
Пройдусь с тобой по краешку над пропастью молвы…
Нет. Это невозможно. Этого не может быть.
Гриссом перед уходом на работу разглядывал себя в зеркало и видел в общем-то привычную картину: темные с проседью волосы, глаза за очками… Только в волосах, похоже, еще прибавилось седины, глаза были покрасневшими от бессонницы, а очки… Было бы куда лучше, если бы очки на этот раз были темными – чтобы никто случайно не заметил, что в его взгляде вместо привычного ледяного спокойствия поселилась непривычная грусть.
Ему сорок четыре года, он доктор энтомологии, и больше двадцати лет он спокойно работал в криминалистической лаборатории департамента полиции Лас-Вегаса. Даже очень спокойно работал, несмотря на всю профессиональную специфику (трупы, кровь, смерть…), пока семь месяцев назад к ним в лабораторию не принесло этого мальчишку – нового ДНК-техника. Нет, парень оказался вполне толковым сотрудником, несмотря на его эксцентричную внешность: исполнительный работник, любознательный наблюдатель, пытливый ученый. Строго говоря, вначале, когда Гриссом приходил к нему с новыми заданиями, он замечал только руки молодого техника - быстро выполняющие то, что им надлежало выполнять. Эти руки всегда сдавали задания в срок, всегда аккуратно обращались с оборудованием, а бывало, делали в комнате отдыха отличный кофе… Но однажды Гриссом поднял взгляд – и увидел, что у его младшего сотрудника есть еще и глаза. Глубокие, карие, смеющиеся. В них плескалось, переливаясь чрез край, то, чего Гриссому так не хватало в жизни – радость. Самого существования. Радость солнечного утра, несмотря на последние часы тяжелой смены; радость от удачно выполненной работы; и в конце концов (почему бы и нет?) - радость от того, что он может протянуть своему боссу чашку кофе…
Гриссом вздрогнул: он вспомнил, как взял тогда эту чашку и коснулся ладонью руки Грэга Сандерса. Той самой руки, на которую он несколько дней смотрел как на часть лабораторного оборудования.
Рука оказалась живой, теплой и ласковой. Гриссома как будто током пронизало, но он сдержался. Молча кивнул, не сказав вслух даже "спасибо": наверное, это задело мальчика… Но Гриссом тогда испугался – Бог знает что еще он мог тогда случайно сказать, если бы вообще раскрыл рот! Например, "у тебя нежные руки". Или "У тебя красивые глаза". Или еще что-нибудь подобное…
И пожалуй, Гриссом понял, почему он в кои-то веки стоит в прихожей и никак не может выйти за дверь, чтобы ехать на работу.
Он боится.
Сегодня он практически не спал – думал. И ему наконец стало ясно, что с ним такое происходит в последние несколько дней.
Он влюбился.
Причем в мужчину.
Причем в сотрудника.
Причем в того, который младше его практически на 20 лет.
В собственного подчиненного.
"Поздравляю вас, Гилберт Харрисон Гриссом, вы сошли с ума".
Гриссом представил на секундочку, как он подойдет к этому мальчику с этими… кхм… сведениями… Как тот посмотрит в ответ на него, старого дурака, своими ироничными карими глазами, сняв на секунду наушники, как улыбнется с легким превосходством… И он, Ужасный Гриссом, там же на месте получит инфаркт от такого позора.
И разве смеет он мечтать о том, что веселый жизнерадостный Грэг Сандерс обратит на него свое внимание, несмотря на всю его, Гриссома, знаменитость и профессиональный статус? Да он, Гриссом, для Грэга – пожилой зануда со всеми своими жуками, тараканами, коллекциями бабочек и судебно-медицинскими журналами. Ему не пробиться к этому мальчику вне работы, потому что – о чем мальчик будет говорить с таким старым пнем?..
И вот теперь неизвестно, что делать дальше. Как заходить, в конце концов, в эту чертову лабораторию – чтобы случайно с губ не сорвалось что-нибудь лишнее? Не может же он общаться со своим сотрудником только кивками головы? Но боже мой, почему, почему он стал, смотря на руки ДНК-техника, замечать не только их ловкость и исполнительность, а еще и их ласковую нежность? Почему вчера ему бросилось в глаза, что на этих руках ожоги от химикатов, и он сам не знал, чего ему больше хочется – отругать мальчишку за то, что все-таки иногда работает без перчаток, или взять его ладони, поднести к своему лицу, приласкать губами эти следы на коже? Почему все чаще хочется поднимать глаза и ловить этот смеющийся карий взгляд, словно подпитываться энергией? Почему хочется, смотря вдвоем в один микроскоп, придвигаться все ближе и ближе, рискуя нарваться на недоуменные взгляды коллег? В конце концов я боюсь, что я просто обниму его прямо за этим микроскопом… и потом мне останется только застрелиться от позора. Или быть укушенным собственным тарантулом. Это проще.
Черт знает что!
Но как бы то ни было – надо собираться и ехать на работу. На работу, черт ее подери. И там, на работе, надеть на себя непроницаемую железную маску и никому, никогда, ни за что не показывать, что творится внутри. Потому что все остальное – только глупые фантазии.
Так что придите в себя, мистер Гриссом, – сказал Гил своему отражению, - и идите на работу. Пока другого выхода все равно нет…
Вечер, лаборатория и душевые
Солоно губам от горьких слез,
Белый свет не мил и мечты не в радость;
Из под ног земля, перо в руках,
Да Жар-птица, что в облаках...
Робость признаний твоих,
Нежность губ твоих непослушных -
Это все первые уроки любви...
Боже, ну и смена. Давно такой не было.
Всех разогнали по выездам, выезды шли один за другим – ребята только и успевали сбрасывать пакеты с уликами и уносились на очередное дело… Все техники ночной смены вкалывали как заведенные, и Гриссом, который остался "на раздаче и общем руководстве", из лаборатории просто не вылезал.
Все работали с большим напряжением, но Грэгу приходилось хуже всех.. Но не потому, что он еще не обвыкся на работе – как раз наоборот, его руки автоматически выполняли требуемые действия. Но его голова была очень и очень далеко от работы. Близость собственного босса заставляла его краснеть и покрываться потом, отводить глаза и вздрагивать – и при этом он отчаянно пытался никому этого не показать. В первую очередь, разумеется, Гриссому… который, о проклятье, опять подошел к нему слишком близко.
"Я не могу, не могу больше", - говорил про себя Грэг, уставясь в микроскоп. "Как мне быть? Я просто плавлюсь от удовольствия, когда он рядом; но в то же время – я работать не могу, когда он рядом! Если он сейчас не отойдет, я ему прямо при ребятах тут все скажу!… Так, спокойно, спокойно… Мне нужно на минуточку, на одну маленькую минуточку выйти. Но как я могу выйти, если Гриссом постоянно тут торчит, и только я встану – он на меня посмотрит и увидит… Все увидит! И мою красную рожу, и пересохшие губы, и… и все остальное... завтра же куплю себе такие же широкие штаны, черт подери все на свете."
Вдруг в лабораторию заглянул кто-то из ребят-техников:
- Босс, у вас там в кабинете городской телефон надрывается! Наверное, это шериф – он не любит мобильников…
- Ну да, - сказал Арчи, высунувшись из-за вытяжного шкафа, - наш шериф наивно надеется, что в такую горячую ночку Гриссом будет сидеть на заднице у себя в кабинете и ждать, пока ему все улики принесут на блюдечке…
Гриссом обернулся – он услышал. И, несмотря на не самые почтительные слова, улыбнулся. Он понял, что это комплимент.
Он этой улыбки сердце у Грэга ухнуло в пятки, а все остальное…
"Проклятье; пока Гриссом болтает с шерифом, у меня есть немного времени. Мне срочно нужен холодный душ."
Дождавшись, пока Гриссом скроется за дверью, он, пригнувшись, выскочил из лаборатории.
Холодная вода тысячей острых иголок обрушилась сверху. Грэг еле успел задернуть защитный полупрозрачный занавес. Кажется, полегчало. Немного… А сердце лупит так, как будто сейчас выскочит: "Что делать, что делать, что делать?..."
"Был у меня один знакомый в колледже… - вспомнил Грэг. - Когда у него были неприятности, он шел на улицу… и орал. Громко орал, пока не выкричит все накопившееся внутри напряжение. Орать тут я не буду – меня неправильно поймут, хотя народу в лаборатории – три техника и Гриссом. Да, в кабинете. Беседует с шерифом. Если шериф звонит по поводу сегодняшней ночи, то это полчаса, не меньше… Все равно не буду орать. Буду говорить. Пока не выскажу все, все, все… Пусть меня услышит только эта пустая стена – мне все равно!..."
Холодная вода текла по лицу Грэга. Он протянул руку и выключил душ. И заговорил, смотря прямо перед собой, в блестящие от брызг кафельные плитки:
- Босс… Гриссом… Гил… Я не могу так больше… Я люблю тебя, и я знаю, что никогда тебе об этом не скажу… Но я не могу больше молчать, иначе меня просто разорвет от этих ощущений. Я больше не могу вертеться по ночам, мечтая о тебе: я не могу при тебе работать, потому что я боюсь просто выронить все однажды из рук, когда ты окликнешь меня… Я не могу видеть тебя, смотреть на тебя – и молчать. Это очень трудно, и очень больно, и очень стыдно – знать, что ты влюбился как подросток в того, кто на тебя даже не посмотрит чуть внимательнее, чем просто на сотрудника, не говоря уже обо всем прочем… Гил… Я бы душу отдал за одно твое прикосновение… я до сих пор мечтаю, как ты обнимаешь меня своими руками… сильными, большими руками… Да, я идиот! Я ненормальный! Я бестолочь и сопляк! Но я люблю тебя, я хочу тебя, черт подери! И проклятье, что мне делать с этим, скажи мне? Пожалуйста!
Грэг перевел дыхание. Легче не стало, потому что его слова упали в пространство. Тот, кому они были предназначены, их не услышал. И не услышит никогда!
Рука Грэга протянулась, чтобы снова начать ледяную экзекуцию… Как вдруг за полупрозрачным занавесом произошло какое-то легкое движение. И раздался звук – краткий и звенящий, как будто кто-то положил на стеклянную полочку под зеркалом какое-то другое стекло. Скажем, очки…
Очки!
Грэг как был, в чем мать родила, высунулся из-за занавеса… и застыл. За занавеской стоял Гилберт Гриссом собственной персоной. Его одежда была брошена в предбаннике рядом с одеждой Грэга. А на полочке под зеркалом лежали его очки.
- Грис… боже… ты давно здесь?
- Да минут пять уже стою, - Гриссом откровенно улыбался, глаза его лучились. – Зашел – смотрю, вроде нет никого… в предбаннике темно, не разглядел сразу, что джинсы знакомые валяются на банкетке… А потом уже понял, что здесь кто-то есть… и причем этот кто-то со мной разговаривает…
Грэг стоял красный как рак. А Гриссом тем временем продолжал:
- И мне очень, очень интересно было послушать этот разговор. Потому что, видишь ли… я зашел сюда по личным причинам – мне срочно нужен был холодный душ. А теперь… теперь, наверное, это будет лишнее… Теперь мы оба можем обойтись теплым душем… горячим…
И он шагнул вперед, встал рядом с Грэгом и обнял его.
На следующий день, дом Гилберта Гриссома, вечер и ночь
Ты для меня - солнечный свет,
я для тебя - самый-самый...
мы проживем тысячу лет
и на земле, и под небесами.
Экран телевизора мерцает, освещая гостиную. Гил и Грэг сидят вдвоем на кушетке, обнявшись. Им не хочется отодвигаться друг от друга даже на минуту.
Гилберт Гриссом не смотри на экран. Он смотрит на Грэга.
"Ах я старый дурак, и чего я боялся? Мучил себя, мучил мальчика… А все оказалось так просто… Я боялся, что нам не о чем говорить? Но сейчас мы практически постоянно говорим – я слушаю его, потом он слушает меня… Мы жадно впитываем любую информацию друг о друге. Я действительно ощущаю себя так, словно помолодел на эти проклятые 20 лет. Я уже готов ехать во время отпуска осваивать серфинг, а он… он тащит меня на мои американские горки, хотя я уже знаю, что его от них тошнит. Хитрец! А сейчас.. сейчас я смотрю на него, и не верю… Не верю своему собственному счастью. Возьму вот, протяну руку и пощекочу его за пятку – он дернется, засмеется, шутливо повалит меня на кушетку… потом посмотрит на меня своим особенным, потемневшим от желания взглядом… И я на него посмотрю так же в ответ…И мы забудем про этот телевизор, вообще про все вокруг – останемся только вдвоем в этом мире, где кроме трупов, крови и смертей есть эти руки, эти глаза, эти губы, это теплое дыхание… Как хорошо, что сейчас мы одни, и как минимум три дня никто не оторвет нас друг от друга. Это наши три дня, наши три ночи, наши три бессонные ночи – но бессонные не от боли и сомнений, а от счастья, желания и любви… Мальчик мой, крепче обними меня… Возьми все, всю мою жизнь, только будь рядом."
Но Грэг Сандерс тоже не смотрит на экран. Он смотрит на Гила…
"Боже правый, как я счастлив… А я боялся… Как дурак боялся, честное слово!… Не увидел, не почувствовал… Но теперь все, все: вот я, рядом с Гилом… Как спокойно рядом с ним, и в то же время как его близость волнует меня… Я хочу что-то сказать – и не могу: слова застревают в горле. Но наверное, и не надо ничего говорить – мы сегодня целый день говорили, просто не останавливаясь! А сколько еще всего не рассказано, сколько нам еще предстоит друг о друге узнать? А сейчас – сейчас, в тишине, я беру Гила за руку и ласкаю его пальцы… Он в ответ берет мои ладони, подносит их к своим губам – перецеловывая все мои старые ожоги на руках: надо же, он что - видит их в таком полумраке? Боже, я не могу больше так сидеть, меня тянет к нему, мне хочется задохнуться от нежности и страсти в его сильных, крепких руках… да, да… рядом… на всю жизнь…"
А потом они спят после всего пережитого, после взлетов и падений в объятиях друг друга, после бешеных ощущений, захлестнувших каждого… Они спят обнявшись, как два усталых путника после трудной дороги. Они спят, прижавшись друг к другу так, как будто потеряли друг друга в этом мире и только недавно нашли, и так боятся потерять снова…
Но теперь они рядом. Теперь они вместе. Да будет так.
…Вдруг тишину разрывает отчаянный резкий звук: звонит телефон. Чей? Оказалось, что у них на телефонах одинаковые звонки. В лаборатории этого не слышно, потому что там все телефоны на вибрации…
Грэг в полусне дотягивается до источника звука – скорее, скорее, пока этот трезвон не разбудил Гила… Ну конечно, это его, Грэга, мобильник – кто же еще бросает мобильники на полу у кровати?
"Сандерс! Алло, кого это несет среди ночи?"
Той же ночью, лаборатория, разгар смены
А что греховно и что духовно -
Запишет кто-то, - не нам судить -
В реестре судеб, но в девять ровно
Он их в то утро соединит.
- Кэтрин, привет! Как твоя командировка, что нового слышно на семинаре? Ты сегодня первый раз после отъезда?
- Да, ребята, все потом расскажу, только скажите – никто не видел Гриссома?
- А его сегодня не будет, он взял три дня свободных…
- Бог мой, он не заболел? С ним никогда такого не было!
- Никто не знает, взял вдруг, и все. Мы решили – вдруг где-то какой-то очередной семинар по энтомологии?
- А, ну да. Так что у нас по этим делам, времени осталось со всем немного…
- Есть волосы с фолликулами, необходимо будет получить из них ДНК и сравнить с имеющимися образцами…
- Да, кстати о ДНК – ребята, никто не видел Сандерса?
- А его сегодня не будет, он взял три дня свободных…
- Боже он случайно не забо… Да, Уоррик?
- Кэтрин, пришли новые данные – на трупе личинки насекомых, срочно нужен Гриссом, тут без него никто не разберется… Может, ему позвонить?
- Бог с тобой, Рик, ночь на дворе… это у нас самая работа, а человек спит…
- Я тебя умоляю, Кэтрин, Гриссом известный трудоголик; он будет только доволен… Так я звоню?
- Дай я сама тогда… Где данные, в которых надо разобраться? Так, вижу… Ага… Алло! ….. ….. - Грэг?
Кэтрин от неожиданности икнула и продолжила, с трудом сохраняя спокойствие:
- Откуда ты там взялся? А где Гриссом? Погоди, что ты сказал?...
Кэтрин вдруг отсоединилась и растерянно посмотрела на коллег, стоящих вокруг. Те в свою очередь недоуменно смотрели на нее. Пауза неприлично затягивалась. Наконец Уоррик не выдержал:
- Кэтрин, ну что ты молчишь? Что там произошло? Ты кому звонила-то?
- Гриссому… - еле выдавила из себя обалдевшая Кэтрин. – А ответил почему-то Сандерс…
- Кэтрин, ты ничего не перепутала? – ехидно улыбнулась Сара.
- В том-то и дело, что нет…
– И что он тебе сказал? – продолжала издеваться Сара. Кэтрин в ответ посмотрела не на Сару, а на всех остальных и прошептала:
- Ребята, он сказал… сказал: "Сандерс! Алло, кого это несет среди ночи?"А потом… когда я его спросила про Гриссома… он сказал буквально следующее: "Гил, эй, Гил… Слезь с меня… Проснись, тебя спрашивают; это, оказывается, твой мобильник…" А Гриссом, я слышала, ему ответил: "Да, Грэгго, love, беру-беру…" И по-моему, они там оба до конца не проснулись и не поняли, что это с работы звонят! Они там, судя по всему, в таком состоянии, что вообще забыли, что на свете есть работа!
Кэтрин к концу своей патетической фразы уже с трудом сдерживала смех.
- Да ну, Кэтрин, - недоверчиво произнесла Сара. – Ты нас разыгрываешь?
- Сар, ну подумай сама, на кой мне нужно вас разыгрывать? Сегодня что, первое апреля? Факт есть факт: оба взяли по три свободных дня, и оба сейчас дома у Гриса - извините, спят! Причем скорее всего в одной кровати – и, пардон, судя по сказанному – друг на друге! Я просто пытаюсь это переварить, прошу прощения!
И теперь уже Кэтрин ехидно заулыбалась, глядя на Сару. А потом добавила:
- Сар, да не смотри ты на меня такими глазами! Ну подумаешь - даже если так? Это же ничего не доказывает, правда? Подумаешь, засиделись за пивом и легли спать…
Но Сара налетела на нее, на глазах теряя свою невозмутимость:
- Да-а-а? А когда ты последний раз видела Гриссома, пьющего пиво у себя дома с сотрудниками? Да еще до такого состояния, что сотрудники потом не могут дойти до дома и засыпают там, где сидели? Причем чтоб Гриссом заснул тут же с ними рядом – пардон, на одной кровати? Да еще так, чтобы этот сотрудник потом ему говорил "слезь с меня"? А три свободных дня каждому? Что, пиво пить? Или все-таки семинар по энтомологии? Ага, а у Сандерса тогда семинар по ДНК? А вообще три свободных дня в разгар такой нагрузки? Это похоже на Гриссома? И ты можешь себе представить, чтобы Сандерс за просто так называл своего босса по имени и тем более "эй", а тот ему отвечал "да, love"?..
- Погоди, Сара, успокойся, - уже серьезно сказала Кэтрин. – То есть ты хочешь сказать…
- Я уже не знаю, что я хочу сказать, - развела руками Сара. – Точнее, я знаю, ЧТО я хочу сказать!
В голосе Сары зазвенели слезы. Кэтрин посмотрела на нее, помолчала и потом сказала, совершенно ошарашенная:
- Дааа, дела… У меня это все тоже просто в голове не укладывается! Потому что, в конце концов, я сто лет знаю Гриссома. Он же железный человек, он никуда никогда ни с кем не ходит! И чтоб вот так вдруг – и три свободных дня?
- Да дались тебе эти три дня, Кэт, - сказал Уоррик. - Может, там любовь?...
- Любо-о-о-овь! – не выдержала Сара. – У Гриссома? ДА ЭТОГО ЖЕ ПРОСТО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!...
- Очень тебя понимаю, Сара, – тоном мудрой родительницы изрекла Кэтрин. - Но не кажется ли тебе, что Гриссому это лучше знать?...
|